От чего зависит отношение к переносу памятника Александру III 

Вопрос о возвращении памятника Александру III на площадь Восстания есть вопрос политический. Какие бы аргументы ни выдвигали сторонники или противники переноса монумента, на самом деле за этими аргументами скрывается отношение спорящих к самодержавию.

Если какой-нибудь петербуржец любит поговорить о России, «которую мы потеряли», о ее могуществе (то есть ее империалистической политике), о балах, дуэлях и тому подобное, если он мечтает о переименовании Ленинградской области в Санкт-Петербургскую губернию, он, безусловно, выскажется за перенос памятника.

Он будет оправдывать этот перенос всеми возможными средствами. Он скажет, что скульптура не оценена по достоинству, что ее карикатурность преувеличена советскими критиками, что спокойная величавая поступь всадника олицетворяет Россию, остановившуюся перед пропастью, и т. д., и т. д.

Это человек — представитель «среднего класса», считающий себя образованным, занимающийся управленческим или каким другим умственным трудом, обладатель собственности и капитала.

Если же человек вспоминает о миллионах голодающих рабочих, о разлагающейся деревне, о тысячах сосланных без суда и следствия лучших представителях молодежи, о жестокостях цензуры, о Победоносцеве, который простер над Россией совиные крыла, в общем, о России под властью царей, то он выступит против того, чтобы выдвинуть памятник из двора, где он по праву стоит.

Этот человек вслед за Демьяном Бедным скажет, что памятник совершенно нелеп, ничего не представляет собой художественно, что он будет торчать «пугалом чугунным для страны, навеки сбросившей ярмо самодержавия». Далее этот человек, наверное, укажет на недопустимость перемещения обелиска в честь города-героя Ленинграда, что эта идея может прийти в голову только лишенным стыда и совести.

Каков социальный портрет этих людей? Я не знаю, но очевидно, что они менее «преуспели» «в жизни», в «накоплении» всевозможных «благ». «Эти люди среди других, будто среди китайцев несколько человек европейцев, которых не могут различить одного от другого китайцы».

Защищая свои позиции, оба спорщика будут до бесконечности обсуждать градостроительные аспекты, будут спорить, как улучшить безнадежно задавленную транспортом и толпами прохожих площадь, но за всеми их спорами будут стоять их непоколебимые первоначальные позиции. Только какой-нибудь философ-идеалист способен, наверное, взглянуть на этот предмет с точки зрения теории прекрасного, с точки зрения «Эстетики» Гегеля.

Я не буду высказывать свои взгляды, потому что «Карповка» будто бы дистанцируется от политики.

Вместо этого я передам одну легенду из городского фольклора. Есть у меня товарищ, который монтажником на стройке работал. И был у него коллега, несознательный рабочий, полный удивительных и познавательных историй. Эти истории всегда производили впечатление на моего товарища, и тот пересказывал их мне.

Один его рассказ произвел на меня особенно сильное впечатление, и я передаю его вам. Есть в Петербурге конный памятник одному царю. Имя царя рассказчик забыл. Памятник этот совершенно удивительный. Он настолько красив, что по сравнению с ним Медный всадник просто ничто. Но он скрыт от глаз простых петербуржцев, так что почти никто его не видит. И только рабочие, трудящиеся на объекте, могут оценить его красоту.

Выслушав эту историю, я задумался: почему на этого рабочего памятник произвел такое впечатление, что затмил Медного всадника? Мне вспомнились некоторые читатели «Карповки», которым в силу привычки домики-кубики из стекла нравятся больше архитектуры, творчески переосмысливающей классическое наследие.