Мистика «нового» театра на Литейном 

В театре на Литейном 26 февраля откроется долгожданная камерная сцена. «Карповка» побывала в театре и узнала первой, как будет выглядеть новое пространство, какие мистические чувства вызывает старая сцена и как архитектура театра влияет на постановки и общую творческую жизнь.

История театра начинается в 1909 году, когда на месте манежа, построенного по проекту Джакомо Кваренги архитектором Павлом Аргуновым для графа Николая Шереметьева, открылся театр Grand Guinol — Театр Ужасов. За более чем столетнюю историю на площадке на Литейном, 51, располагалось много театральных коллективов: Передвижной театр, Театр рабочей молодежи, Областной театр драмы. Свое современное название театр получил в 1991 году.

Об архитектуре и градостроении «Карповка» побеседовала с главным режиссером театра Игорем Лариным, которому эта тема очень близка, — до того как погрузиться в театральную жизнь, он учился на архитектора.

«Каждому, кто первый раз сюда приходит, бросается в глаза это углубление во дворы. Когда входишь в театр, за счет того, что фойе располагается на первом этаже, кажется, что спускаешься в подземелье и попадаешь сразу в зрительный зал. Мистика, которая сопровождает театр с момента его открытия, тут очень к месту. В этом как раз уникальность нашего театра. В других театрах, например, всегда есть какое-то возвышение, ты куда-то постоянно поднимаешься, всюду лестницы, лестницы, лестницы.

Вообще здание театра на Литейном много перестраивалось, все проходило вслепую, чертежей не было... Зал и потолок тоже, понятно, принадлежали манежу. И в зрительном зале есть нерабочие люстры, точнее, розетки под них. Когда манеж перестраивали под театральное пространство, сцену надстраивали, а люстры остались. Так что видно, что это остатки прежней архитектуры. Мы сейчас сделали реконструкцию, стало удобнее акустически. Потерялась, конечно, несколько зрительская часть, но стало действительно удобнее. Исчезло ощущение кинотеатра. А тут, кстати, и был в свое время кинотеатр. Мы прорубили в одной стене вход на камерную сцену и скоро ее открываем.

Этот дом был заброшен, в 90-е мне предлагали его под театр „Особняк“, который у меня был тогда. Но туда въехал театр „Санкт-Петербург“. Когда была реконструкция, поднимали весь пол. Вскрывали все до кирпичей, но до глубины не докапывались, только до фундамента, и делали другой настил зрительного зала. 

У меня было такое впечатление, что там должен был быть клад! Не нашли, но я думаю, что он там есть — особенно так кажется после обнаружения тайников на Чайковского, 29, где нашли серебро. Наш театр — это же площадка манежа, а раньше под манежами какие-то драгоценности были. Где-то за границей, в Италии под конюшнями, манежами были находки. Они туда закладывались из мистических соображений. Лошади были основным видом транспорта, и, чтобы они себя лучше вели, что-то такое мистическое с конюшнями-манежами делалось, особенно если лошади были породистые.

Я уверен, что кладов в Питере еще очень много — между этажами, например. Ведь это очень удобное место, чтобы закладывать вещи и уезжать. Лет 7–10 назад в Петропавловке в музее истории Санкт-Петербурга была сделана целая выставка из клада одного инженера, который в 1917 году уехал, думал, что скоро вернется, и все туда положил. Только еды в кладе не было, а так все имелось.

Для театра очень важно окружение, место, потому что архитектура должна быть органична, нужно попадать в тональность, в созвучие города. Театр может быть даже каким-то контрапунктом, но гармония с тем местом, где он находится, должна быть. Ведь Питер — это густая застройка, здесь очень мало воздуха, но в этом и прелесть города. Когда мы в 90-е годы искали помещение для театра, то оказалось, что на одной только Фонтанке до Невского проспекта 38 театральных помещений, потому что там почти каждый дом — это какой-то особняк, где есть большой зал, который вполне мог бы быть театральным.

Камерная сцена, открытие которой запланировано на 26 февраля, совсем небольшая, но очень необходимая театру, потому что это такая отдушина и для самостоятельных работ, и для моноспектаклей. Мы ее очень долго ждали, так что надеюсь, она будет нормально функционировать. Я хотел ее открыть с самого начала своей работы в театре, но сразу не получилось. В принципе, малая сцена у нас была, но нужно было заходить через парадную, на второй этаж, через жилые помещения — это, конечно, неудобно.

Здание театра, безусловно, влияет на постановки. В другом театре была бы другая аура. Этот театр совершенно оригинален именно из-за своих архитектурных особенностей. Здесь есть ощущение зажатости домами, дворами и квартирами. Ощущение мистики здесь больше, чем в каком-то другом театре. Я работал в театре Ленсовета, в БДТ, в Александринке, да практически во всех театрах города, но там нет ощущения мистики, это абсолютно другие пространства.

Вообще в театре есть пять пространств, и я мечтаю, чтобы там шли разного рода спектакли. Это, естественно, большая сцена, малая сцена, маленький репетиционный зал, фойе и буфет. Буфет замечательный, и туда просятся разные зрелища. В нем достаточно посадочных мест, там можно делать театр-кабаре, например.

В фойе тоже шел репертуар: например, спектакль „Великая Екатерина“ шел около десяти лет. Фойе в театре преломленной формы, и это создает некий странный объем: когда там шли спектакли, было ощущение, что за счет неправильных углов фойе увеличивается. То есть все эти объемы просят, чтобы там была жизнь. Это моя мечта».